| |
Небольшая книжечка "Антология китайской лирики VII—IX
вв. по Р. Хр.", вышедшая в организованном М. Горьким издательством
"Всемирная литература" в Петрограде в 1923 году, стала
важнейшим этапом в истории изучения и переводов в России китайской
поэзии, точнее даже сказать — переломным этапом. Еще в 40—50-х
годах нашего столетия, когда китаеведы поколения, к которому принадлежит
и автор этих строк, пребывали на студенческой скамье, книжечка
эта, где все переводы были выполнены Ю. К. Щуцким, была единственным
сборником китайской поэзии в русском переводе, который В. М. Алексеев,
самый строгий судья в этой области, настойчиво рекомендовал учащимся.
Рекомендация подкреплялась тем, что сам же В. М. Алексеев снабдил
антологию своими предисловиями-синтезами к тематическим ее разделам,
а также вступительной статье.
В самом деле, можно смело сказать, что до этой книжечки Россия
не могла похвастаться переводами китайской поэзии в том смысле,
как мы это понимаем сейчас. Благодаря усилиям целого ряда блестящих
переводчиков, таких как И. Ф. Анненский, Вяч. Иванов, В. Я. Брюсов,
А. А. Блок, К. Д. Бальмонт, М. Л. Лозинский (список этот можно
было бы продолжить), поэтов, главным образом, символистсткой школы,
была доказана возможность адекватной передачи на русском языке
иноязычной литературы, в том числе самой изощренной поэзии. Эти
мастера сумели соединить отображения мыслей и образов оригинала
со следованием формальным его особенностям. Эквиритмичность и
эквилинеарность, то есть подобие подлиннику как в его ритмах,
так и в его строфическом строении, были лишь наиболее простыми
требованиями новой школы перевода. Труднее было передать (имитировать,
точнее) звуковой строй, систему рифм, метафорическую систему подлинника
— но и это входило в общие правила, которым следовали переводчики
данного направления.
Переводы китайской поэзии в то время не поднялись еще до такого
уровня. Слишком скудна была традиция, не выработаны были даже
исходные принципы поэтического перевода с китайского. Лишь некоторые
опыты, например, А. А. Фета, М. Л. Михайлова, Д. Н. Минаева представляли
интерес, а перевод Михайлова "Мой хороший, мой пригожий"
даже входил в хрестоматии. В конце прошлого века была задумана
"Маленькая антология" образцов поэзии разных народов
мира, и первым ее выпуском стала книжечка "Китай и Япония
в их поэзии" (СПб., 1908). Здесь было собрано все или почти
все, что было переведено с китайского в поэтической форме, и хватило
этого на 32 страницы (и еще четыре страницы примечаний). В привычном
нам смысле слова эти опыты трудно даже было назвать переводами.
Они делались с уже имеющихся переводов на европейские языки (главным
образом на немецкий). Двойной перевод порождал произвольные отступления
от смысла и образности исходных стихов, не говоря уже о полном
исчезновении формы оригинала.
Еще менее были достойны внимания переложения в сборнике "Свирель
Китая" (СПб., 1914). Неосновательность избранного в нем метода
перевода убедительно продемонстрирована В. М. Алексеевым в предисловии
к сборнику Ю. К. Щуцкого, и, поскольку мы перепечатываем и это
предисловие, повторять критику В. М. Алексеева нет смысла. Не
менее сокрушительному критическому разбору он подверг книгу французских
переложений, выполненных Жюдит Готье. Казалось бы, французские
переводы не имеют прямого отношения к переводам русским, — но
это не совсем так. Дело в том, что незадолго до этого вышел сборник
Н. С. Гумилева "Фарфоровый павильон" (СПб., 1918), напрямую
связанный с упражнениями Ж. Готье. Отношение свое к сборнику Гумилева
Алексеев не скрывал, и позже выразил в таких словах: "Сочинительство
под китайца госпожи Готье оказало влияние на поэтическую продукцию
поэтов экзотистов (например, "Фарфоровый павильон" Н.
С. Гумилева), которые, чувствуя ведущую их руку, дают себе, конечно,
еще большую волю: так создается экзотика китайщины (chinoiserie)"
. Экзотику же В. М. Алексеев справедливо считал главным врагом
подлинного познания народами друг друга.
Также в наше время мало достойны внимания опыты К. Д. Бальмонта
в его книге, известной под названием "Зовы древности"
(СПб., 1908), где он переводит на русский язык четыре стихотворения,
авторами которых объявлены Чи-Кинг, Уанг-Чанг-Линг, Тху-Фу и Ли-Тай-Пе
(т. е. "Ши цзин" — сборник древнейших песен — Ван Чан-лин,
Ду Фу и Ли Тай-бо). Бальмонт брал исходный материал так же, как
не знавшая китайского Жюдит Готье, из третьих рук и его стихи
достаточно далеки от китайских оригиналов.
С таким арсеналом поэтических переводов с китайского русский читатель
оставался до появления переводов В. М. Алексеева . В начале своего
научного и переводческого пути (впрочем, он сам никогда свою науку
от своих переводов не отделял) В. М. Алексеев поставил себе задачу
довести до русского читателя с обширным комментарием в дословном
переводе точный смысл некоторых шедевров китайской поэзии. И надо
сказать, что его дословная, лишь слегка ритмизованная передача
китайских стихов производит несравненно более сильное поэтическое
впечатление, нежели аморфные, с сильным уклоном в банальность
переводы той же Жюдит Готье или В. Егорьева и В. Маркова. В этом
легко убедиться хотя бы по тому же предисловию, где дословные
переводы В. М. Алексеева даны в параллель к "переводам"
указанных авторов .
Участие В. М. Алексеева в "Антологии" Ю. К. Щуцкого
не было ни эпизодическим ни случайным. Пройдя (как лицо, оставленное
при Петербургском университете "для подготовки к магистерскому
званию") четырехгодичную (1906—1909) стажировку в Китае,
он привез с собою небывалую до того времени программу изучения
и переводов китайской литературы. Программа эта лишь частично
отражена в проспекте горьковского издательства "Всемирная
литература", где китайская часть целиком была составлена
В. М. Алексеевым, и в написанном им же очерке "Китайская
литература". Более подробные разработки имеются в своде документов,
озаглавленном "Мои Годовые отчеты за XXX лет советской власти
(1919—1949)" и хранящемся в домашнем архиве Алексеевых. Совершенно
несомненно, что В. М. Алексеев не возлагал исполнение этого плана
на одного человека (то есть на самого себя), это должно было стать
задачей большого числа востоковедов на долгий срок. Для себя В.
М. Алексеев оставлял эссеистику и поэзию, поэтологию и сюжетные
повествования Пу Сун-лина — Ляо Чжая. Но и тут нагрузка была
непомерна для одного человека. И потому, заметив в ком-то из своих
учеников, что называется, "искру Божию", В. М. Алексеев
старательно эту искру раздувал, уступая охотно даже свои излюбленные
темы. Так произошло с Н. А. Невским, тогда еще студентам, которому
В. М. Алексеев рекомендовал для изучения своего любимого пота
Ли Бо. Студенческая работа, высоко оцененная ее инициатором, не
нашла своего продолжения: командированный после окончания университетского
курса в Японию, Н. А. Невский до 1929 г. не мог вернуться на родину
— как по объективным, так и по личным причинам. Он в Японии увлекся
проблемой происхождения японского народа и японского языка и с
этой целью интенсивно изучал языки айнов и тайваньских аборигенов
цоу (цзоу), а также архаичный диалект японского языка мияко. Параллельно
он занялся — также по рекомендации и просьбе В. М. Алексеева —
дешифровкой тангутского языка и письменности. Это стало делом
его жизни и после возвращения в СССР. Став пионером тангутоведения,
Н. А. Невский к китайской поэзии более не возвращался.
Вторым из учеников В. М. Алексеева, углубленно занявшимся поэзией
периода Тан (618—907), был Ю. К. Щуцкий, наделенный к тому же
незаурядным даром поэта-переводчика — правда, поэтический дар
соперничал в нем с даром живописца и музыканта, но судить мы можем
о нем только как о поэте, живописные его работы, видимо, безвозвратно
утрачены. Впоследствии Ю. К. Щуцкий стал одним из наиболее значительным
китаеведов школы В. М. Алексеева, оставившим труды как в области
лингвистики, так и особенно в изучении китайской философской мысли:
его "Китайская классическая "Книга перемен"", фундаментальное
исследование исходного для китайской философии древнейшего памятника,
вызвало оживленный интерес у читающей публики и повлекло за собой
неоднократные переиздания. К сожалению, остальные его работы,
посвященные развитию даосской философии, почти все исчезли при
аресте в 1937 г. (исключение составляют статьи, опубликованные
при жизни).
При всей многосторонности его научной деятельности, первой работой,
в которой Ю. К. Щуцкий заявил о себе, была "Антология китайской
лирики". Точнее, он начал с публикации нескольких стихотворений
в журнале "Восток", где В. М. Алексеев рекомендовал
его как переводчика, "стремящегося <...> дать русскому читателю
очень точный и вместе с тем поэтический по своему оригинальному
укладу перевод, каковым является печатаемый ниже перевод китайских
стихотворений <...>". Более поздние высказывания В. М. Алексеева,
как опубликованные, так и оставшиеся в рукописях и напечатанные
после смерти его, по общему смыслу совпадают с первым отзывом.
Вот некоторые из них, взятые наудачу:
"<...> обладая большим поэтическим чутьем и недюжинным поэтическим
талантом, Щуцкий много занимался под моим руководством поэтическими
переводами с китайского. Часть этих переводов удалось опубликовать
в издательстве "Всемирная литература" ("Антология китайской лирики
VII—IX вв.", 1923). Ими он, как отмечено, между прочим, в одной
из рецензий, единственной по достоинству критического приема,
доказал свое умение соединить почти буквальную точность перевода
с абсолютной поэтизацией, и в этом отношении его переводы являются
едва ли не единственными в Европе" (1924).
"Как переводчик Юлиан Константинович засвидетельствовал себя
еще на студенческой скамье выпуском "Антологии китайской лирики",
впервые получившей на русском языке достойное оформление в полноправном
русском стихе, отражащим, как никогда до сих пор, китайские оригиналы..."
(1934).
"<...> появилась (к сожалению, в сильно урезанном редакцией
и издательством виде) "Антология китайской лирики VII—IX вв. по
Р. Х." <...>, которая доселе является непревзойденною на русском
языке (да, пожалуй, и среди иноязычных антологий) как по редкой
точности перевода, так и по чрезвычайно удачной художественной
его форме <...>" (1935).
Из всего этого видно, что В. М. Алексеев, первый отметивший незаурядный
дар поэта-переводчика, не случайно снабдил переводы только что
окончившего университетский курс новичка как своим предисловием,
так и своими синтезами китайской поэзии по тематическим разделам,
себя назвав "наблюдавшим за ним редактором".
Из приведенных цитат, а также из некоторых пассажей предисловия
ясно, что выпущенная "Антология" была сильно урезана
редакторами и издателями, и мы не можем сказать, что именно осталось
вне этой подборки. Кроме того, книжечка 1923 года мыслилась как
учителем так и учеником лишь началом большой работы. Это явствует
из следующих слов "Предисловия".
"Первоначально план "Китайской антологии" был рассчитан на
пять больших томов. Появляющаяся ныне книга есть пока только их
скромное начало. Условия издания застигли нас в самом начале работы,
и нам, вместо перевода полной антологии, приходится ограничиться
переводом всего-навсего ее третьей (из общего числа шестнадцати)
главы, с небольшими заимствованиями из других глав и, как уже
сказано, из японских сборников" (c. 9).
Обращаясь к "Антологии" Щуцкого, нужно отметить ряд
ее сторон, сделавших ее на долгие десятилетия важным пособием
при изучении китайской классической поэзии и поучительным примером
поэтического подхода к переводам поэтических же произведений.
Примечательно, что "Антология" была издана в числе первых
книг "Всемирной литературы", одновременно с двумя книгами
переводов В. М. Алексеева из Пу Сун-лина — "Лисьи чары"
(1922) и "Монахи-волшебники" (1923). Все три книги не
только во время нашего учения служили примерами образцовых переводов,
но и сейчас мало что может сравниться с ними по точности передачи
и литературным качествам.
"Антология" состоит главным образом из четверостиший,
каковые были одной из основных форм китайской лирики периода Тан.
Лаконичные стихотворения, исключавшие в силу своей краткости многословие,
были трудны для передачи, но Ю. К. Щуцкого, как истинного ученика
В. М. Алексеева, трудности не останавливали, а лишь вдохновляли
. Но были принципиально непередаваемые на русский язык формальные
особенности китайской классической поэзии. Прежде всего, это была
односложность китайского слова в древние времена. Впоследствии
(в 1942 г.) В. М. Алексеев блестяще продемонстрировал, что могло
получиться, если бы, следуя за китайским подлинником, переводчик
выбирал бы по-русски только односложные слова, в следующем пародийном
четверостишии (кстати, это очень близкая передача знаменитого
стихотворения Ли Бо "Думы тихой ночью"):
Ночь... Сплю... Там есть свет...
Что там? Снег иль что?
Взгляд вверх: свет средь гор.
Взгляд вниз: где мой дом?
Щуцкий, несомненно, с согласия и одобрения В. М. Алексеева, передавшего
ученику не только тему, но и основные свои принципы перевода,
решился в русском тексте брать полноценные слова (как правило,
по-русски не односложные) вместо китайских слов-однослогов. Однако
при этом получались сверхдлинные строки стихов русского перевода,
мало привычные для русского читателя. Такие размеры встречались
— и то только в порядке исключения — в опытах русских символистов:
Брюсова, Бальмонта, Белого и их продолжателей — Игоря Северянина,
например. И здесь был предложен способ передачи китайского стиха,
оказавший сильнейшее влияние на всю последующую китаеведческую
переводческую практику вплоть до наших дней. Китайский стих обычно
имеет постоянную устойчивую цезуру перед третьим слогом от конца.
Ю. К. Щуцкий (опять-таки с одобрения В. М. Алексеева, о чем свидетельствует
вступительная статья), начал делить стих подлинника на два стиха
в переводе, причем это соответствовало разделению стиха оригинала
по цезуре. И в наше время переводчики китайских стихов на русский
язык, считающиеся с формой подлинника, принимают предложенный
принцип, позволяющий делать стих перевода более легким и удобочитаемым.
Особо стоял вопрос о рифме. В. М. Алексеев в своих ритмизованных
переводах ("слегка ритмизованных", как любил он говорить)
не прибегал к рифме. Китаистам однако известно, что китайская
поэзия, начиная с древнейших сохранившихся образцов, рифмована,
и что китайские читатели и слушатели поэзию, лишенную рифм, воспринимают
скорее как ритмизованную прозу. В этом, кстати, одно из важнейших
отличий ее от поэзии многих народов мира. Должна ли присутствовать
рифма в переводах? Ю. К. Щуцкий решился повсеместно прибегать
к рифме, отказавшись только от имитации порядка расположения рифм
в китайском подлиннике. Принцип этот оказался спорным. Много позднее
Л. З. Эйдлин отказался от рифмовки, ссылаясь на то, что таким
образом можно соблюсти не только точный, слово в слово, смысл
китайского подлинника, но и последовательность слов при передаче
этого смысла. А. А. Ахматова тоже переводила (по подстрочникам)
белым стихом, мотивируя это тем, что для нее в рифмованных стихах
исчезает вкус древности, несомненно присутствующий в китайской
классической поэзии. Из других переводчиков каждый выбирал свой
путь полного или частичного отказа от рифм (И.
С. Смирнов), до свободной рифмовки (А. И. Гитович, Л. Е. Черкасский)
и рифмовки с соблюдением китайского порядка рифм (автор данных
строк).
Таковы основные принципы перевода, которые выбрал для себя Ю.
К. Щуцкий. В. М. Алексеев в своих лекциях в студенческой аудитории
неоднократно отмечал также смелость Ю. К. Щуцкого в передаче китайской
образности и способа выражения, свойственного китайской культуре.
Так, он обращал внимание, что Ю. К. Щуцкий сохранял такие обороты,
как "подхожу я к переправе южной" — усиленное чувство
сторон света, по мнению В. М. Алексеева, характерно для китайцев,
в гораздо большей степени, чем для европейцев.
В то же время Ю. К. Щуцкий старался придерживаться принципов точного
перевода, выработанных сначала символистами, а потом усовершенствованных
акмеистами (Н. С. Гумилев, М. Кузьмин, М. Л. Лозинский и др.).
Поэтому его переводы нередко приобретают (может быть, невольно)
по выбору слов и поэтических оборотов несколько символистско-акмеистический
оттенок, Что, несомненно, приближало сделанное Ю. К. Щуцким к
привычным ощущениям поэтического перевода у читателей того времени.
Переводы Ю. К. Щуцкого не всегда равноценны по своим качествам,
но в любом случае они остаются и доныне хорошо и с интересом читаемыми
образцами — по поэтической культуре, по легкости и образности
языка, а часто и потому, что эти стихи никто другой не переводил.
Многие переводы и сегодня воспринимаются как шедевры, например,
стихотворение Ван Цзи "Прохожу перед таверной...":
Беспросветно пьянствую в теченье
Наших всех тяжелых, смутных дней.
Это не имеет отношенья
К воспитанию души моей.
И куда глаза ни устремятся —
Всюду пьяны все, а потому,
Как же я осмелюсь удержаться,
Чтобы трезвым быть мне одному?
Перед переводчиком всегда стоит проблема отбора стихов для перевода
— ведь переводчик, как правило, не носитель языка оригинала и
не носитель культуры народа, литературы которого он переводит.
То что он склонен считать шедевром, для носителя языка и культуры
может представляться заурядным. По этой причине В. М. Алексеев
полагал, что переводчик не может целиком полагаться на собственный
вкус, что при отборе следует верить, прежде всего, выбору носителя
культуры и принимать как шедевры в первую очередь те стихи, которые
он, этот носитель, таковыми считает. Свой вкус должен, конечно,
присутствовать тоже, но как дополнение к этому непременному условию.
Поэтому В. М. Алексеев ставил себе за правило и советовал своим
ученикам ориентироваться на китайские антологии, где собраны образцовые
стихи, много столетий восхищающие китайских читателей и известные
каждому более или менее образованному человека. Таких антологий
на протяжении веков в Китае было составлено множество. Для периода
Тан сохранились антологии, собранные тогда же, в конце периода,
и несколько позже, в период Сун (960—1278). Однако наиболее знамениты
антологии, филологами периода Цин (1644—1911) "Триста танских
стихотворений" и "Древние и танские стихи с разъяснениями".
Оба сборника включали наиболее знаменитые стихи и постоянно употреблялись
в качестве школьных учебников. Первая из названных антологий представлялась
В. М. Алексееву и Ю. К. Щуцкому слишком краткой, не дающей простора
для выбора, вторая же — достаточно объемной, чтобы выбрать из
нее такие произведения, которые воспринимались бы как шедевры
как в китайском оригинале, так и в русском переводе. Этот выбор
был несколько расширен Ю. К. Щуцким за счет тех стихов, которые
входили в антологии, составленные в Японии. Результатом этого
отбора и явилась "Антология китайской лирики", сразу
вызвавшая интерес читательских кругов и целую серию благожелательных
рецензий, cреди которых, как уже было сказано выше, В. М. Алексеев
выделял рецензию Н. И. Конрада. Другим свидетельством популярности
в то время переводов Ю. К. Щуцкого являются зафиксированные неоднократно
в тогдашней прессе выступления автора перед широкой публикой.
Как уже было сказано, Ю. К. Щуцкий позже увлекся исследованиями
истории даосской философии. Однако при этом он, хотя и не так
регулярно, как прежде, продолжал заниматься поэтическими переводами.
Очередная подборка их появилась в 1935 г., в сборнике "Восток".
Прежде всего, там был напечатан его перевод древнекитайской поэмы
"Стихи о жене Цзяо Чжун-цина". К переводу больших китайских
стихотворных произведений Ю. К. Щуцкий приступал не впервые. В
его "Антологию", кроме четверостиший и небольшого количества
восьмистиший, входила и поэма Бо Цзюй-и "Лютня". Может
показаться странным, но перевод поэмы потребовал более строгого
подхода к точному следованию китайскому подлиннику. В полной мере
это сказалось в "Стихах о жене Цзяо Чжун-цина", где
Ю. К. Щуцкий сумел избежать некоторого излишнего многословия,
которым отмечены отдельные переводы четверостиший. В этом переводе
чувствуется уверенная рука осознавшего свою зрелость мастера.
Кроме стихов, в "Востоке" были напечатаны три перевода
из китайской ассеистической литературы: Тао Юнь-ми-на (Тао Цяня,
365—427) "Персиковый источник", Чжоу Лянь-си (Чжоу Дунь-и,
1017—1079) "Люблю лотос" и Су Дун-по (Су Ши, 1036—1101)
"Красная стена". По-китайски этот род литературы представляет
собою ритмическую прозу, чаще всего философского или публицистического
содержания. Можно не сомневаться, что и в данном случае учитель,
В. М. Алексеев, и ученик (теперь уже равноправный коллега), Ю.
К. Щуцкий вместо вырабатывали принципы перевода на русский язык
китайской эссеистики. В том же сборнике помещены переводы В. М.
Алексеева: "Конфуций в гимне и эпиграфике" и авторское
предисловие Ляо Чжая к его сборнику, также являющееся образцом
ритмической прозы. Если положить рядом эти переводы Щуцкого и
Алексеева, то будет совершенно ясно, что выполнены они в одном
ключе и в сходных приемах, только у Алексеева ритмизация в переводе
подчеркнутая, а у Щуцкого — приглушенная. В целом же прославленные
переводы В. М. Алексеева китайской классической прозы начинались
в этом сотрудничестве — это не очевидно.
К сказанному нужно добавить, что в предисловии к своему переводу
"Стихов о жене Цзяо Чжун-цина" Ю. К. Щуцкий мимоходом
дал поэтический перевод еще трех шедевров древнекитайской поэзии:
"В тутах", "почти эквиритмический» перевод из "Книги
песен и гимнов" ("Ши цзин"), стихотворение начала
н. э. "Туты на меже" и надпись на умывальной чаше. Этим
исчерпывается дошедшее до наших дней поэтическое наследие Ю. К.
Щуцкого, все остальное погибло, видимо, безвозвратно.
В настоящий сборник вошли "Антология китайской лирики",
с предисловием и синтезами В. М. Алексеева и примечаниями Ю. К.
Щуцкого, а также все, опубликованное Ю. К. Щуцким-переводчиком
в сборнике "Восток", тоже с его предисловиями и примечаниями.
Тексты, вошедшие в настоящей сборник, воспроизводятся, как они
были напечатаны в 1923 и 1935 гг., с приведением только в единообразный
вид собственных имен. Мы позволили себе также исправления опечаток
и ошибок в написании некоторых имен: Цэнь Шэнь, Чону Цин-юй, Хань
Во, Гао Ши, Шэнь Цюань, — вместо соответственно Цэнь Цань, Чжу
Юйцин, Хань У, Гао Ди, Чэнь Цюань в издании 1923 г. Также фамилиях
двух поэтов транскрипция поправлена на ныне принятое "Мэн".
История переводов с китайского прошла долгий путь от дилетантской
"китайщины" к научно обоснованным точным переводам.
За Ю. К. Щуцким через много лет последовали переводы Л. З. Эйдлина,
оказавшие не меньшее (пожалуй, даже большее), чем в свое время
"Антология" Ю. К. Щуцкого, влияние на формирование последующей
переводческой традиции. Потом одни за другим стали появляться
другие сборники переводов стихов разных периодов и разных поэтов,
выполненные многими переводчиками, среди которых выделяются А.
А. Штукин, Л. З. Эйдлин, А. А. Ахматова, А. И. Гитович, Л. Е.
Черкасский и некоторые другие. Мы не можем здесь перечислять и
оценивать эти сборники, отметим только, что по разнообразию представленных
поэтов и направлений в этой череде "Антология" Ю. К.
Щуцкого до сих пор занимает одно из заглавных мест.
|
|
