Перевод М. П. Григорьева

СИГА Наоя (1883—1972). Прозаик, известен как автор романов и рассказов. Родился в префектуре Мияги. С детства испытывал влияние христианства: в семье будущего писателя был высок авторитет одного из первых проповедников христианства в Японии Утимура Кандзо. Доучившись до среднего продвинутого уровня (кото) в привелегированном учебном заведении Гакусюин («Школа пэров»), перевелся на отделение английской литературы Токкийского имперского универси-тета, но и оттуда ушел, не закончив курса, т. к. не обнаружил способностей и склонности к учебе. Во время обучения в Гакусюин сблизился с литературной группой «сиракаба», в которую входили также Мусякод-зи Санэацу, Арисима Такэо и др. Традиционно имя писателя связывают с этим объединением, хотя его творчество в целом, видимо, правильнее рассматривать как самостоятельное явление. Наиболее известны его автобиографические и псевдоавтобиографические произведения, относимые обычно к жанру эгобеллетристики (ватакуси сёсэцу).
Среди известных произведений Сига рассказы: «Камисори» («Бритва», 1910), «Абасири мадэ» («На пути к Абасири», 1910), «Родзин» («Старик», 1911), «Куродиусу-но никки» («Дневник Клавдия», 1912), «Хаха-но си то атарасий хаха» («Мамина смерть и новая мама», 1912), «Хан-но хандзай» («Преступление Хана», 1913); «Оцу Дзюнкити» (имя героя, 1912) — повесть о семье, в которой царит патернализм, непререкаемый авторитет отца. Позиция автора — активное неприятие описываемых отношений; «Вакай» («Примирение», 1917) — повесть, продолжающая тему традиционных отношений в семье между старшими и младшими, затронутую в «Оцу Дзюнкити»; «Анъя коро» («Путь в ночном мраке», роман, 1921—1937) — единственный роман Сига, который можно назвать литературным трудом всей его жизни. Роман делится на две части: в первой показываются тайные душевные борения героя, Токито Кэнсаку, стремящегося к самосовершенствованию и преодолевающего жизненные тяготы. Вторая часть пропитана атмосферой умиротворения: герой находит успокоение в семейной жизни и пытается достичь совершенства, постигая мудрость.
В последние годы Сига удалился от активного писательского творчества, ушел в частную жизнь. Титул бунгаку-но камисама («бог литературы»), присвоенный ему критиками и журналистами, обеспечивал писателю всенародное уважение и почет.

С. Х. Булацев

1

Сэнкичи служил в магазине весов на Канда.
Мягкие прозрачные лучи солнца, какие бывают осенью, заглядывали в помещение магазина из-под синей полинялой занавески норэн.
Покупателей в магазине не было ни души. Сидевший за деревянной решеткой конторки и со скучающим видом покуривавший сигарету приказчик обратился к другому, более молодому, который сидел возле хибачи и читал газету:
— Знаешь, Коо-сан, а ведь уже подходит сезон для тунца, твоего любимого, с жирком.
— Угу.
— Как сегодня вечером? Пойдем, что ли, как закроем магазин?
— Дело хорошее.
— Сядем на Сотобори, в четверть часа доедем.
— Так.
— Там подают не то, что здесь: отведаешь — здешних в рот взять не захочешь.
— Правильно.
«Ага, это насчет сусия разговор идет», — подумал Сэнкичи, сидевший на подобающем расстоянии сзади молодого приказчика и слушавший этот разговор в вежливой позе, с засунутыми под передник руками. Он хорошо знал, где находится сусия, о которой шла речь: он не раз проходил мимо нее, когда его посылали с поручениями в другой магазин весов на Кёобаси. Сэнкичи захотелось самому скорее стать приказчиком, чтобы с видом знатока вести подобные разговоры и, когда вздумается, ходить в сусия, независимо ныряя под ее занавеску.
— А ты не слыхал, Коо-сан? Говорят, в Уобэя сынишка тоже открыл сусия возле Мацуя.
— Что вы! Вот не знал. Это возле которого же Мацуя?
— Я тоже не разобрал хорошенько. Должно быть, возле Мацуя, что на Имагава-баси.
— Так. И вкусно готовит?
— Люди хвалят.
— А название какое? Тоже Уобэй?
— Нет, по другому как-то. Постой, как бишь его? Ведь слыхал же, а забыл.
«И сколько таких знаменитых сусия на свете, — подумал Сэнкичи, слушая разговор приказчиков. — Вот, говорят, вкусно; а что за вкус у этих самых суси?»
От таких размышлений у Сэнкичи даже слюна во рту набежала. Остерегаясь, чтобы не произвести звука, он сглотнул ее.

2

Прошло два-три дня.
Уже смеркалось, когда Сэнкичи был послан с поручением к С. на Кёобаси. Он вышел из магазина, получив от приказчика деньги на трамвайный билет в обе стороны. Возле моста Кадзибаси он слез с трамвая, шедшего по Сотобори, нарочно избрав путь, пролегавший мимо сусия.
При взгляде на норэн, закрывавший вход в нее, он мысленно представил себе приказчиков, непринужденно раздвигающих полотнища занавески и входящих в ресторанчик.
Сэнкичи уже порядочно проголодался.
— Хоть бы штучку попробовать, и то хорошо, — подумал он, рисуя в своем воображении заманчивые крокеты, покрытые сверху желтоватыми жирными пластиками тунца.
Сэнкичи имел обыкновение тратить полученные трамвайные деньги на билет только в одну сторону: обратный путь он совершал пешком. Теперь у него как раз бренчали за пазухой четыре сена, оставшиеся неиспользованными.
— На четыре сена одну-то штучку, наверное, дадут, да как попросишь одну? — подумал он и, подавив в себе желание, прошел мимо сусия.
В магазине С. Сэнкичи отпустили скоро. Он вышел оттуда с маленькой, но тяжеловесной картонной коробкой, в которой помещались латунные гирьки. Какая-то неведомая сила влекла Сэнкичи по тому самому пути, каким он только что пришел. Он невольно хотел уже было свернуть за угол туда, где в переулке заметил лоток сусия с тем же самым названием на норэне. Сэнкичи медленными шагами направился в сторону.

3

Молодой член верхней палаты А. выслушал от своего коллеги по парламенту Б. горячую речь о том, что истинный ценитель признает вкус только тех суси, которые едят пальцами, стоя у лотка, когда их тут же готовят. А. решил когда-нибудь попробовать таких суси и на всякий случай узнал адрес лотка, славящегося своей продукцией.
В один прекрасный день, когда солнце уже клонилось к западу, А. проходил по мосту Кёобаси со стороны улицы Гинза, направляясь к указанному лотку сусия. Перед лотком уже стояли трое посетителей.
Увидев их, А. несколько замялся, но все-таки решил нырнуть под занавеску. Однако у него не хватило духу протиснуться вперед, и он так и остался стоять за спинами посетителей. В это время, откуда ни возьмись, вынырнул сбоку какой-то мальчуган тринадцати-четырнадцати лет. Он отстранил рукой А., занял небольшое свободное пространство, открывшееся перед ним, и торопливо оглядел установленный с небольшим наклоном вперед дубовый прилавок, где были заманчиво разложены пять-шесть крокетов суси.
— А норимаки (рисовый крокет, обернутый тоненьким листом прессованной морской травы нори) нет?
— Нету. Сегодня не делал, — ответил толстый лотошник, продолжая мять в руке очередной крокет и подозрительно поглядывая на мальчугана.
Мальчуган собрался с духом, решительно протянул руку и с видом привычного человека схватил один из трех крокетов, покрытых пластиками тунца.
— Шесть сен штука, — предупредил лотошник.
Мальчуган поспешно, почти роняя, положил крокет обратно.
— Раз взял, чего кладешь, шальной, — пробурчал лотошник, придвигая к себе положенный крокет и кладя на его место новый. Мальчуган ничего не ответил. С надутым видом он постоял еще немного, как бы прикованный к месту, затем встряхнулся и бодро шмыгнул обратно под занавеской.
— Нынче суси, небось, тоже вздорожали. Не всякому мальцу по плечу, — с виноватым видом объяснил лотошник. Он кончил мять новый крокет и, положив его на прилавок, той же рукой схватил оставленный мальчуганом, ловко бросил его себе в рот и в одно мгновение проглотил.

Любое коммерческое использование материалов данных страниц без письменного разрешения авторов запрещено.
© Центр "Петербургское Востоковедение", 2000
© Miles, дизайн, разработка, 2000